Она всегда относилась к симпатичным парням с раздражением, будто их улыбки были обманчивыми вывесками. Каждый раз, когда по улице проходил очередной «идеал», внутри загоралась усталая оборона: цинизм, сарказм, дистанция. Это не была просто неприязнь — это была привычка защищать себя от разочарований, которые за красивой внешностью часто скрывались. Он же вкладывал в зеркало столько же терпения, сколько многие вкладывают в учебу или работу. Его отражение было для него проектом, требующим постоянной корректировки: прическа, осанка, выражение лица — всё имело значение. Он гулял по городу как по подиуму, наслаждаясь вниманием, которое казалось подтверждением собственной важности.
Они сталкивались неоднократно: в кафе, где она выпила свой кофе попутно фиксируя спасительные минусы в соцсетях; в автобусе, где он выправлял воротник так, будто готовился к съёмкам; на работе, где их миры пересекались скользкими профессиональными обязанностями. Каждый их контакт был маленькой дуэлью: её язвительные замечания против его лёгкой самооборонной улыбки. Постепенно между колкими фразами и демонстрацией тщеславия пробивались искры понимания — не потому, что оба внезапно изменили взгляды, а потому, что маски трещали в неожиданный момент.
Она увидела за его наигранной уверенностью уязвимость, которую зеркало не отражало, а он — за её резкостью — аккуратно сложенную дистанцию, не равную равнодушию. Это не было романтическим озарением и не стало внезапным примирением, но их взаимные раздражение и самовлюблённость начали звучать иначе: как приглашение проверить, что скрывается за привычными оборонительными жестами. И этот тонкий сдвиг оказался важнее любых внешних идеалов.